Чувство моря [litres] - Улья Нова

дня сиплым бесцветным голосом, похожим на растворитель. И потом долго смотрел вослед, запоминая, как этот человек, окутанный мелодией своей нарастающей слабости, тягостно наваливается на клетчатый зонт-трость, сбивчиво пробирается по улочке навстречу ветру.

Ковыляя по кленовой аллее приморского парка, пыхтя одышкой, стараясь думать о том, что каждый шаг приближает его к морю, капитан уловил незнакомый, тревожащий звук. Он остановился, глотнул воздуха, отер лицо ладонью. Казалось, впереди бренчат на банджо зачин веселого танца, в котором скоро закружатся случайные прохожие, приехавшие к морю велосипедисты, читающая на скамейке старушка, школьница, подставившая веснушчатое лицо солнцу, чайки и молчаливые рыбаки, стерегущие удочки вдоль берега призрачными изваяниями в синих и зеленых дождевиках.

Потом капитан вспомнил: возле заброшенного морского вокзала с нарисованными окнами года три назад умостили площадку для отдыха, окружив ее скамейками и кустами белого шиповника. Зимой и осенью людей там не встретишь, потому что повсюду орудует стая очумевших колючих ветров. Зато весной, когда по городку струится аромат гиацинтов, украшающих клумбы бульвара, каждый день кто-нибудь сидит на скамейке, подставляя лицо солнцу. Каждый день кто-нибудь благоговейно любуется дюной белого песка, предчувствуя море, которое за ней скрывается.

Посреди площадки – пустой белый флагшток. В начале лета, в честь открытия курортного сезона, на его мачте поднимают ярко-синий флаг. Полотнище трепещет и выплясывает на фоне неба неугасимым огоньком газовой горелки. Сейчас высоченный флагшток, будто устремленный в небо спиннинг, покачивается от напора вырвавшихся с моря ветров. Родившись из волн, едва оперившиеся ветерки и старые могучие ветра настойчиво устремляются в переулки. Драчливые седобородые сквозняки, леденящие саблезубые шквалы вторгаются в улочки, сквозят мимо вилл, костела и пустыря. Частенько среди этой своры находится неуловимый ветер-младенец. Отстав от своих, он весело и неугомонно хлопает по кнехту ледяными ладошками, пропахшими песком, ракушками и подгнившими водорослями. Гибкий флагшток качается и трясется на фоне неба. Кнехт из крученой проволоки отбивает по мачте бодрую чечетку. Бывают дни, когда эта погремушка привлекает слушателей. Они усаживаются на скамейки, зажмуривают глаза, замирают. И пытаются понять торопливую и упрямую музыку ветра, который веселится, злится и буянит в двух шагах от моря.

Сегодня капитан впервые прислушался к неугомонной мелодии, в которой он различил столько силы и столько жизни. Кажется, он расслышал в ней маленькую необузданную вечность. И еще подумал о том, что жизнь ограничена во времени, но иногда все же в ней случается неожиданное и кратковременное бессмертие. Ему показалось, что одно из таких бессмертий он сейчас испытал. Тогда он качнулся и побрел по аллее дальше. Не останавливаясь. Не оглядываясь на проносящиеся мимо машины и гудящую за спиной маршрутку. Не обращая внимания на одышку и унизительную, безбрежную, пожирающую слабость. Он так торопился, что взмок и не чувствовал рук. Он так упорно и отчаянно спешил, будто выход к морю и в самом деле был его единственным выходом и последним спасением.

На пустынном берегу подслеповатое небо напоминало замешенный на молоке бетон. Море накануне зимы обрело сизый, заточенный до остроты оттенок. Цветным пятном его рассекал тут – ярко-синий катер береговой охраны, там – зеленый рыбацкий траулер. Напомнив, что сегодня будний день, сладковатый выдох рыбоконсервного комбината окутал сизой дымкой широкий песчаный пляж, усыпанный ссохшимися водорослями и камешками, что расставлены прибоем в идеальном порядке, будто шашки в начале партии.

Он прислушался: море ревело диким зверем, булькало, бултыхалось, плескалось, всхлипывало. Само для себя оно было и речью, и молчанием. Он вспомнил: чтобы у моря что-нибудь найти или понять, надо выйти на берег несколько раз, нанизывая на себя истины, постепенно складывая осколки впечатлений. Он знал: когда ты один на берегу, все, с кем ты мысленно говоришь или к кому ты молчишь – рядом с тобой. Но в этот день рядом с ним на берегу не было никого.

На горизонте, по свинцовой неулыбчивой глади неприметно ползла баржа. Заметив ее, капитан на мгновение застыл, как всегда припомнив, что каждая из них носит человечье имя, названа в память о летчике, герое войны, знаменитом враче или ученом. Когда капитан думал о сухогрузах, неторопливо перевозящих из страны в страну уголь под именем некогда существовавшего на земле человека, ржавая лента тоски ложилась на его сердце, будто шкив, норовящий задействовать в большом непостижимом механизме. Ледяная лента тоски, вызывающая отчаянное сопротивление. Вот и сейчас, с трудом взяв себя в руки, он волевым усилием успокоился, глубоко вдыхая через нос и резко выдыхая через рот, как советовал ему доктор Ривкин. Осознанный вдох, солоноватый и влажный. Размеренный, осмысленный выдох, совпадающий с шуршанием набегающих волн. Дышать, чтобы жить. Дышать через силу, чтобы по возможности, из слепого упрямства, длить свои дни.

По дороге он мечтал шагнуть на мокрый песок, опуститься на корточки, дотронуться до шипящей кружевной кромки волны. Погладить напоследок море и поблагодарить за то, что оно сбылось в его жизни. Теперь, оказавшись на пустынном пляже, капитан неподвижно стоял на продрогшем белом песке, чувствуя подошвами солоноватую рассыпчатую сырость. Волны шли к берегу, нагоняемые невидимым насосом, таинственным механизмом, запрятанным в глубине моря. Волны шли к берегу по бескрайнему пространству уединения, вне времени, вне смерти. И капитан смотрел на них, потеряв счет минутам, утратив память, отпустив и простив все, что теплилось у него за спиной.

Через некоторое время он обнаружил себя пробирающимся вдоль черного деревянного забора, угадывая за ним здание бывшего метеобюро, склады, столовую корабельного дока. На ходу подмечал пятна ржавчины на досках вокруг шляпок столетних гвоздей. При каждом шаге безжалостно наваливался на клетчатый зонт, больше не опасаясь сломать его. Поругивал доктора Ривкина, надоумившего проверить этот никчемный почтовый ящик. Окончательно утратив стеснение, сипел на всю округу клокочущей одышкой, будто чайник со свистком, в котором выкипела вся вода.

Окраинный проулок возле рыбоконсервного комбината был пуст, казался слегка нездешним. Ветер в нем набрасывался скачками, трепал волосы, леденил уши. Хотелось натянуть на голову капюшон штормовки и поскорее укрыться от оскаленных порывов в полутемном портовом баре, почувствовать, как в обмерзших пальцах начинают роиться обжигающие мурашки тепла. И опрокинуть рюмочку-другую, чтобы все в груди ожило, вспыхнуло и задребезжало.

Как он и предполагал, ржавый почтовый ящик с перекошенной крышкой, будто прошлогодней листвой, был забит ворохом мятых буклетов, крикливо сообщающих об открытии ювелирного салона, о скидках на сноуборды, о финальной распродаже пуховиков. Укрывшись от дождя под огромным зонтом, внушающим ему смутный стыд, капитан раздраженно выхватывал пестрые бумажки из отсыревшей пасти ящика и швырял их в оставленную возле забора картонную коробку, прилично